[Whitemoon]

а. а. Ы. а.



я не помню, выкладовала ли это...

ну, если выкладовала, то и хрен с ним, выложу ещё раз! =)

В зале

В зале.



Огромный мраморный колонный зал, освещённый люстрами, в которых пылали сотни свечей, внушил бы любому в него вошедшему желание восхищаться и принижаться. Но, поскольку был уже вечер, и из гигантских окон не было видно ничего кроме ярко-алых листьев клёна и дорожки, усыпанной жёлтой листвой осин и берёз, в зале создавалась обстановка тёплого домашнего уюта. И, даже несмотря на создаваемую залом акустику, игра рояля придавала обстановке ещё большую теплоту и немножко осенней вечности.

Ветер на улице был сильный и молодые деревья просто выбрасывали листья на его недолгое попечение, а небо стало таким тяжёлым и близким из-за нависших тёмно-синих туч, что ожидание грозы с её неистовым и безумным весельем грома и молнии становилось просто невыносимым.

Рояль продолжал играть свою бесконечную печальную сонату, изредка импровизируя, изредка фальшивя и, казалось бы, плевав на всё, что вокруг происходит. Но это наплевательство как раз и создавало ту идилию. Или утопию, в которой человечек забывает о лишнем. В которой он не помнит даже себя - утопию, именуемую Счастьем.

Когда он только начинал играть в его голове бурлили воспоминания, кипела мысль, всплывало некогда чуждое чувство жалости, невидимыми слезами струилась любовь, повторялись заповеди и учения, приходило и уходило ощущение безупречности, возникали старые и новые образы, вспоминались шутки, его жизнь проживалась заново с одному ему данной скоростью, а в его смерти уже не было нужды. По истечении времени его игра стала являть собой совершенство, а река разума иссохла, уничтожив этим все слова в сознании играющего.

Когда разразился гром и в один миг хлынул безумный ливень, рояль продолжал создавать свою сонату, но на нём играли уже свечи, люстры, ковры, колонны, и всё, что было в зале. Потому что играющий теперь был этим ливнем и раскатами грома, он был листьями, метавшимися по дорожке, и молниями, освещающими почти чёрное небо, и он был землёй, радующейся пиру осени.

Просто тело играющего стало роялем, а всё остальное - всем остальным. Лишь последнее, что не являлось уже плодом его мыслей или снов, удалось запечатлеть его окаменевшему лицу. Такой сладкой улыбки Вы, уважаемые, не видели даже у своего любимого, даже если она была вызвана не Вами. За эту улыбку никто никогда никого не убьёт. Эта улыбка сверхчеловечна, поскольку выражает не допустимое для человека чувство:

Это была улыбка отчаяния.